Владимир Седов. Собор святой Софии в Константинополе

В городе святая София выглядит нагромождением камня и кирпича. Эта непостижимость противопоставляет её всему городу и привлекает к ней внимание. Этот храм называли просто Великой церковью. Он был создан в 532 – 537 гг. по заказу императора Юстиниана. Для строительства главного собора Византийской империи были приглашены не профессиональные архитекторы, а профессора математики и геометрии, Анфимий из Тралл и Исидор из Милета.

На месте обширной базилики начали возводить огромное центрическое здание с куполом, накрывающим огромное кубическое пространство. Четыре массивных опоры, поддерживающие ребристый купол на невысоком барабане, спрятаны за базиликальным построением плана. С востока и с запада купол осложняется обширными полукружиями и полукуполами экседр, в которые вписано по три экседры меньшей высоты.
Великолепие этого грандиозного сложного интерьера поражало современников, а византийские архитекторы не решались в дальнейшем соперничать с этим памятником: София оставалась недостижимой вершиной, от которой вели отсчет, но к которой не решались приблизиться. После завоевания Константинополя в 1453 г. турки полвека присматривались к Айе-Софии, как они называют храм, а затем стали воспроизводить её в многочисленных мечетях, в той или иной степени приближающихся к столь же недостижимому, как и в византийское время, образцу. Но турецкие архитекторы, среди которых был и знаменитый Синан, всегда старались не только копировать план и особенности интерьера Софии, но и придать внешнему облику своих мечетей новое качество – они создавали фасады. Чего в храме-образце очевидно нет.

Первоначально люнеты собора давали слишком много света. При позднейших переделках его притушили, сузив проемы, что придало интерьеру мистическую затемнённость. София выстроена в соответствии с редчайшим и, видимо, осознанным принципом отказа от внешнего образа. Это один сложносшитый парус, надутый порывом ветра, парус, покрывающий и осеняющий интерьер, но формально не выявленный и не украшенный извне. Если бы здесь был только купол, то храм можно было бы сравнить с палаткой, юртой, любым матерчатым сооружением на каркасе. Только каркас в данном случае распространен по всей ткани и буквально слит с ней. Это огромная оболочка, простертая над храмовым пространством, многосоставный, но единый купол, грандиозная и сложная метафора небесной сферы. Со стороны эта структурная, геометрически просчитанная и выверенная оболочка выглядит как хаотическое нагромождение форм, как гигантская куча строительных материалов и конструктивных элементов, на вершине которой находится плоский купол на барабане, вовсе не снимающий впечатления аморфности и беспорядочности целого.

В отличие от внешнего облика храма, интерьер поражает своей структурностью. Это удивительное свойство Софии делает ее восприятие чрезвычайно театральным. С далеких видовых точек, с моря или с другой стороны Золотого Рога, памятник выглядит неясной массой. Сегодня он не слишком выделяется среди пяти или шести мечетей, построенных турками по его образцу и имеющих более четкие силуэты. Когда мечетей не было, ситуация была другой: храм, как и сейчас, возвышался над невысокой застройкой, но в большей степени собирал ее вокруг себя как высокий и несколько оплывший холм или курган. Подходящий к собору из городских кварталов зритель видит накрытую куполом массу, в которой угадываются контрфорсы, отдельные арки и даже маленькие купольные храмики на двух опорных массивах, но не видит целого, растворяющегося в нагромождении конструктивных блоков, основных и дополнительных объемов с оконными проемами разной формы. И вдруг при входе внутрь эта куча плинфы и камня оборачивается напоенным светом величественным храмом с мудро устроенным пространством.

Византийцы считали, что купол Софии подвешен к небесам золотой цепью. Этот эффект неожиданности византийские архитекторы несомненно учитывали, но вовсе не ради него они оставили фасады Великой церкви без всякой декоративной обработки. В Софии Константинопольской мы встречаемся с той крайней фазой архитектурной мысли, которая при создании сакрального пространства видит храм только изнутри, а его оболочку рассматривает как материализованную метафору небес. Внешний облик храма – то, чего нет, потому что у небес нет обратной стороны, нет внешности, а только внутренность. Поэтому снаружи София – нечто фатально иномирное. Это инаковость не в отношении соседствующих зданий, не в отношении города – это инаковость в отношении всего мира материальных форм, это форма, которой не может быть. И именно она, бесформенная пластика безобразной кучи, является выражением того, что внутри – мир, преображенный Божественным присутствием.